хитровыделанная наивность
Когда-то я написала это. Проза. Больше не пишу. Эта сказка забрала всю меня. Пусть лежит здесь.
Варнинг: грустно...
СТРАННАЯ СКАЗКА
читать дальшеIt's been a long cold winter without you
I've been crying on the inside over you
You just slipped through my fingers as life turned away
It's been a long cold winter since that day...
/Anathema, "Natural Disaster"/
Были звон-слова...
Была сон-трава –
Зелье чёртово...
/Альянс/
Когда-нибудь эту хижину обязательно найдут...
Когда события повторятся точь-в-точь, и петля времени затянется в тугое кольцо. Это место приоткроет завесу тайны и покажет ту же повторяющуюся картинку, навсегда запечатленную в веках...
Какой-нибудь усталый путник, напрасно понадеявшийся на себя и забредший слишком глубоко в сгущающийся лес. Потерявший тропу, он будет долго и тревожно брести по опавшим листьям и мертвым веткам, продираясь сквозь колючие кусты и собственное, - еще не сломленное, - упрямство. Долго... мучительно долго...
Спустя какое-то время его надежда на скорое возвращение медленно и неспешно начнет умирать в подсознании, подавленном окружающим пейзажем. Почему солнца не видно так давно?.. И разве деревья могут быть такими?..
Появится смутное беспокойство, что тропа, по которой он идет, должна быть намного, намного короче... Тонкие ниточки отчаяния начнут оплетать его усталостью. На листья с гулким звуком упадут капли. Что это?.. Дождь? Или признание собственного поражения?.. Так долго... Безошибочно угадываемая в воздухе приближающаяся ночь будет обнимать его цепкими лапами ледяного осеннего дождя... Под дождем не бывает слез... И время станет тягучим и влажным, обступая сознание со всех сторон, подобно сплетающимся стволам, что встречаются всё чаще...
И когда станет почти безразлично, увидит ли он когда-нибудь свет, - на исходе сил он вдруг обнаружит перед собой полуразвалившийся дом, почти одни стены, наполовину вросшие в землю или же, наоборот – выросшие из земли... И это должно показаться диким, но не тому, кому уже всё равно. Лишь бы дождь больше не капал на пульсирующие ссадины, лишь бы какая-то преграда от этого странного безмолвного леса...
А когда усталому путнику, вслушивающемуся в темноте в тихое беззвучие, вдруг покажется, что это не ветер зашумел среди листвы, - это сами деревья стали что-то негромко нашептывать, тогда он поймет, что рано подумал об укрытии...
В его сознание начнут просачиваться негромкие голоса, рассказывающие об ушедших временах. О тенях, живущих в непроходимой чаще. О колдовстве и странных тихих созданиях, его творящих... И этот тревожный шепот, смешиваясь с монотонным бормотанием дождя, будет странно волновать, пробираясь под кожу глубже и глубже, добираясь до самого сердца...
А ближе к полуночи, когда каждый нерв бессонного путника уже будет звенеть от непонятного напряжения, его обострившийся слух вдруг уловит шум ветра и принесенный ветром голос. Восхитительный по красоте и печальный до боли женский голос, доносящийся прямо с небес. "...элиэй, как сильно я любила..." Тихо-тихо... Свивающаяся мелодия из дождевых капель и проникающей в душу безысходной тоски. "...элиэй, любовь свою убила..." Так красиво, что забудется всё, кроме этого голоса... "...элиэй, и смерть его на плечи..." Так невыразимо печально... "...элиэй, мои легла навечно..." И сердце зайдется в предпоследнем вскрике, и прозрачные двойники осеннего дождя проложат себе тонкие дорожки на щеках путника... Вслушиваясь в эхо ускользающих фраз, он вдруг почувствует, как одиноко и больно этому далекому голосу, растворенному среди лесных теней. Он вдруг ясно поймет, что это чья-то заблудшая душа оглашает свое страдание в срывающемся плаче. Нечто ушедшее, но незримо пронизывающее каждую частичку, - дикая, сильная, изорванная в клочья душа, с невыносимо прекрасным голосом, полным невыплаканных слез... И в эту долгую дождливую ночь путник познает все оттенки её боли – ведь до самого рассвета она будет петь своему невольному слушателю о своей странной, горькой и навеки обреченной любви...
Ступни изранены об узлы корней... Ссадины кровоточат... Тело – одно сплошное истощение...
Она почувствовала его задолго до его появления. Задолго до того, как он, шатаясь, в кровь сдирая себе кожу об острые ветки, продрался, наконец, сквозь подлесок и вышел на едва заметную тропу к её дому. Остановился и немного постоял, словно с трудом веря, что бесконечные деревья больше не сдавливают его со всех сторон, не преграждают путь, а как будто даже расступаются перед ним... Измучен, очень измучен... Блуждает уже давно и совсем упал духом...
Она чувствовала, как он, с едва заметным облегчением, сразу затерявшимся, впрочем, среди безумной усталости, побрел по слегка утоптанным листьям в видневшийся неподалеку просвет между стволами.
Выходить ему навстречу было рано. Время вопросов еще не пришло. Сейчас её еще наполняла животная настороженность, хотя и смешанная уже с изрядной долей любопытства. Скрытая от чьего-либо взора, она стояла и внимательно следила за его приближением. Шаг за шагом. Ближе. Ближе...
Он вышел из-под тени деревьев, и солнце, - словно в виноватой попытке ободрить, - окатило его всеми своими лучами, многократно отраженными и усиленными желтой осенней листвой. От неожиданного яркого света он напрягся и вскинул к лицу тонкую руку, зажмурившись как нервная рысь, и в этот момент она с удовлетворением подумала, что не зря приносила жертвы лесным духам... На этот раз даже лучше, чем обычно.
По мере того, как звуки неуверенных осторожных шагов приближались, она с наслаждением вбирала в себя, смакуя, его страх и настороженность. Медленно... Она оживала.
Когда же до порога ему оставалось лишь одно последнее движение, она распахнула дверь, появляясь перед ним.
На его изможденном лице не отразилось и следа удивления. Он просто остановился и задержал на ней безучастный взгляд. В помутневших глазах виднелась лишь бездумная покорность событиям. Что бы я ни увидел, мне всё равно. Его усталость тяжелым камнем сдавливала все ощущения, принося желанное оцепенение сознанию. Тяжело дыша, он молча и неестественно долго смотрел на появившееся перед ним создание, но сказать, осознавал ли он свое видение или смотрел по-инерции, - просто чтобы смотреть, - было нельзя.
А потом последние силы оставили его и он упал, так и не сделав последний шаг до спасительного порога.
Желтые листья всё так же горели на солце, но стало вдруг очень тихо. Слишком тихо для того, чтобы это было случайностью. Она вскинула напряженный взгляд и медленно обвела им окресности, вглядываясь в каждую тень и не пропуская ни одного мимолетного движения. Она рассматривала что-то, невидимое взору, с легкостью, говорящей об обычности. Лесные духи опять недовольны. Она слышит их ропот и осуждение. В чем дело, с леденящим спокойствием спрашивает она, уже зная ответ. Их слишком много за последнее время...,слышится шепот отовсюду и ниоткуда. Их нарастающий гнев тонкой паутиной обволакивает её кожу, грозя стать стальным коконом, сковывающим волю... слишком много...
И тогда она засмеялась. Легко, беззаботно, звонко... Но не было в её смехе ни капли веселья, и беззаботность её была подобна хищнику, сомкнувшему свои когти на жертве. Вы сделали свое дело, а теперь убирайтесь прочь! – резко перестав смеяться, бросила она, и тишина, еще более гулкая, чем до этого, со звоном упала ей под ноги.
Солнце давно угасло. Дрожащее пламя свечи бросало на лицо блики, причудливо вырисовывающие скулы и изящную линию бровей. Лаская, они чуть задерживались на гладкой щеке, осторожно целовали полуоткрытые губы, а потом вдруг испуганными тенями ложились под ресницы... Она сидела напротив на высоком резном стуле и неотрывно смотрела на игру светотени. Белое и черное. Плавное и резкое. Контрасты, сплошные контрасты... Она терпеливо ждала, когда он придет в себя и откроет глаза. Тогда время настанет, и она позвволит ему задать один-единственный вопрос... Сколько раз она сидела вот так же, со взглядом, застывшем на чертах очередного несчастного? Она давно сбилась со счету. Этот слегка выделялся на фоне предыдущих, но он был абсолютно, исключительно таким же как все те – жертвой, попавшейся в её объятия, - ласковые, нежные, не отпустившие еще никого.
Она предвкушала свои пальцы, обрисовывающие его лицо, и свои губы, пробующие на вкус тепло его тела. Она будет самым ярким его впечатлением. И самым последним. Он скрасит ей эту осень, станет для неё живительным свежим побегом, давшим ей силы, чтобы пережить зиму, проросшим сквозь всю эту окружающую желтизну изысканно-серым... Серый... Какой насыщенный и кристально-прозрачный цвет... Откуда... Она моргнула. Что?..
Как давно он смотрит на неё?.. Её брови слегка изогнулись в немом удивлении – как она могла пропустить момент, когда он очнулся? И почему он смотрит молча и ни о чем не спрашивает? А его взгляд был тяжелым, как сопревшая листва и пронизывающим, как ветер в последние дни ноября... Вопреки ожиданиям, он молчал, и даже в глазах его не светилось ни одного вопроса. Он просто смотрел – изучающе и спокойно.
Внутри царапнулся коготок недовольства – она не любила, когда что-то шло не так, как она задумала. Но одновременно пришло любопытство – возможно, эта осень будет непохожа на остальные...
Она услышала тихий вздох и последовавший за ним сухой кашель. Слишком долго без воды, сероглазый... Тогда она поднялась и, подойдя к нему, медленно протянула чашку с травяным отваром, от которого шел тонкий аромат мелиссы и еще чего-то пряно-сладкого. Он слегка приподнялся на локте, настороженно принюхался к незнакомому запаху, и, прикрыв ресницы, дотронулся губами до края чашки. В следующий момент его взгляд острым ножом полоснул её по лицу, вцепившись мертвой хваткой и заставив её сердце пропустить пару ударов. Могу ли я доверять тебе?.. изучали его глаза. Она улыбнулась, - осторожно и нежно, и кивнула на чашку. Он, помедлив и словно на что-то решившись, снова опустил ресницы и сделал маленький глоток. Еще... да... еще один глоток... вот так... теперь всё будет так, как нужно...Ветер даст тебе крылья, земля – силу, солнце – тепло,чтобы согреть меня, а сам ты будешь водой в моих пальцах...
У неё еще было время, чтобы рассмотреть его получше, пока не подействует отвар. Тем более что, похоже, он был совсем не против её взгляда. Хотя... Скорее ему было просто все равно. Утолив жажду, он снова откинулся на подушки. Его темные волосы мягкими волнами сыпались по белому полотну. Контрасты... Впрочем, высокие скулы ничем не уступали в белизне. Он лежал с закрытыми глазами, безучастный, но она почти видела разливающуюся по его венам горячую смесь из трав. Она усмехнулась про себя. Что ж, если ему хочется поиграть в безмолвие, то она не станет мешать. Мне всё равно, будешь ты молчать или кричать, главное, чтобы твои губы оказались на вкус так же хороши, как и на вид...
Вздрогнула свеча, напоминая о движущемся времени. Она снова задумалась? Похоже на то... Тихое ровное дыхание, доносившееся до её слуха, ничем не могло её обмануть. Она тонко улыбнулась. Сопротивляется... Было еще рано, но ей вдруг очень захотелось попробовать на ощупь эту странную белую кожу. Была ли она так гладка, как казалась?
Неслышно подойдя к нему, она наклонилась к его лицу и осторожно провела рукой по бледной щеке. Замечательно... Он с шумом втянул в себя воздух и метнул в неё еще один острый взгляд. Ничего, моя нервная рысь... скоро твои глаза наполнятся лаской и мольбой...
Мгновение померяясь с ней взглядом в упор, он сдался и, устало вздохнув, опустил веки.
Уголки её губ понимающе дрогнули. Она потянулась поправить сбившуюся подушку под его гловой, когда почувствовала, как сильные пальцы обвили её запястья цепкими кольцами и притянули к себе. Это было так неожиданно и горячо, что она вздрогнула и вскинула на него глаза. Он смотрел тяжело и неотрывно, уверенно удерживая её взгляд, так, что стало понятно – его податливость секунду назад была ничем иным, как уловкой. Она медленно улыбнулась, позволив ему заглянуть в омут своих зрачков и утонуть в них, сама в это время с удовольствием погружаясь в прозрачную сталь. Там, в глубине его глаз, шла борьба, все оттенки которой были ей хорошо известны. Но его осторожность и упрямство уже отступали под натиском её зелья. А потом она впилась в его губы и от его сопротивления не осталось и следа...
Пусть вечность застынет в этом моменте... Пусть деревья запутают в своих ветвях эту ночь... Эту темноту, прерываемую лишь дрожащим пламенем свечи и горящими глазами... И все последующие дни... Звезды, бледнеющие от утренних лучей и его красоты... Солнечный свет, нехотя покидающий сплетение тел и сгорающий за горизонтом... Пусть застынет это всё... Настолько красивое. Такое сильное. Такое непередаваемо хрупкое...
Рассветы... закаты...
Время превратилось в ворох листьев на тропинке перед домом...
С каждым днём листьев становилось всё больше, и только это говорило ей о том, что время движется.
Ночи, лишенные темноты и сна, - сколько их было?..
Дневной свет, пролетавший незамеченным мимо затерявшейся среди деревьев хижины, - как часто с тех пор?..
Что ей было до вечности, с того момента, когда она отведала его ласки?.. Что на самом деле могло иметь значение, пока он дрожал в её руках...
Она не могла насытиться. Он не мог утолить жажду.
Она хотела успеть взять от него всё, что он мог ей дать, он отдавал ей это и каждый раз оставался полон. Устало, совсем по-кошачьи, жмуря свои удивительные глаза, он часто казался почти отстраненным, но как же хорошо она знала теперь, что это лишь видимость. И это было особым удовольствием – смотреть, как его черты преображает страсть, побеждая, делая его и без того выразительное лицо особенно притягательным...
Время окрашивалось попеременно в лунное серебро и закатные брызги и ползло по стенам, едва ли замеченное кем-то из них.
Она засыпала на спутанной россыпи темных волос, а просыпалась, запутавшись в сети его поцелуев.
Время было теплым на ощупь и неумолимо текучим...
Он научил её ловить в ладони первые лучи солнца на рассвете, - самые горячие! - а она показала ему дорогу к дикому ручью, затерянному в зарослях колючей ежевики. Он долго и неотрывно смотрел, как холодная чистая вода перекатывается по камням, а она в это время смотрела на листья в его волосах и думала об огне...
Ей нравилось ощущение гладкой кожи под пальцами и нравилось чувствовать его пальцы на своей коже. А сколько часов она провела, вырисовывая, - выцеловывая, - узоры на его спине и плечах?..
В какой момент счет дням и ночам был окончательно потерян?..
Она была сильной, и в этот раз хотела задержать осень чуть-чуть подольше.
Однако у осени были свои планы.
Проснуться, потревоженной криком ночной совы. Луна, наполовину скрытая облаками... Снова пристальный взгляд, наполовину спрятанный в длинных ресницах... О чем ты думаешь, глядя на меня вот так?.. Ты молчишь, всё время молчишь... Но почему меня не покидает ощущение, что ты говоришь со мной не переставая?.. Это в твоем лице? В изгибе бровей? Или это всё только твои глаза? Ты улыбаешься?.. нет... Я никогда не видела твоих губ, сложенных в улыбку.. Это опять только в глазах... Так странно.
И эта его бессонница... Он почти не спал, и она уже почти привыкла просыпаться и встречать его взгляд. Не помогала даже лесная мята... Он словно бы просто не считал нужным тратить время на сон и только в минуты крайней усталости забывался коротким тяжелым забытьем. Сиреневые сумерки его век... Тени, смешавшиеся с бледной кожей...
И еще пожалуй...
Да... Лилии. Золотые лилии с трепещущими изогнутыми лепестками...
Почему-то всё чаще в последнее время, глядя на него, её преследовало это видение. Бледное золото, тепло отражающее солнечный свет. Узкие глянцевые темно-зеленые листья. Во всем - изящная завершенность плавных линий...
Это было странно, потому что в нем не было ничего, что напоминало бы цвет золота и нежность цветка. Сплошь черное и белое, разбавленное чуть-розовым и прозрачно-серым. Четкое, цельное, сильное. Но воображение с упорным постоянством рисовало ей лилию небывалого оттенка. Как вызов. Как новое появившееся ощущение нереальности его присутствия здесь, рядом с ней. Изысканный цветок, по чьей-то злой усмешке распустившийся среди лесного чертополоха и дикой земляники... Красивый, нездешний, такой же чужеродный для этих мест, как и её травы для его крови.
Она давно не поила его своим зельем, он уже выпил всё, что было нужно, до последней капли. Он все так же не спрашивал ни о чем, и больше не задавал вопросов глазами... Он поддавался её обману, а она зарывалась в его волосы и вдыхала в себя вкус его кожи, пропитанный её травами – сладковатый, пряный запах, так подходящий её золотому видению... Лилия, наполненная ароматом столь же тонким, сколь и отравленным.
Как часто они теперь бродили по лесу, взявшись за руки, сминая шагами опавшую листву на нехоженных тропах, в совершенном молчании. Как будто так было всегда... Но намного чаще он уходил один, и потом она отыскивала его сидящим возле того самого ручья, - задумчивого, неотрывно следящего за перекатами чистой холодной воды. Как часто он, заметив её, тонко вздрагивал ресницами и принимал в свои зовущие объятия. Ей было так тепло, как будто её обнимало небо... Но намного чаще она, не замеченная им, стояла среди густой листвы и завороженно наблюдала за его неподвижностью, складывая из минут звенящие вечности...
Он оставался безмолвным с момента появления возле хижины, но ей не нужны были слова. Она знала его мысли, слышала его взгляды и поробовала на вкус оттенки его настроений, – всегда такие разные, - и она понимала его без звуков. Он тоже понимал её, - она читала это по его спокойному лицу и легким взлетам бровей в ответ на её присутствие. Странная и дикая гармония между Тем, Который Молчал и Той, Которая Не Нуждалась в Словах... Легкая дрожь пробивающегося сквозь листву воздуха... Легкая дрожь, разливающаяся по коже там, где он касался её своими тонкими пальцами. Тягучее янтарное тепло, струящееся по венам к сердцу... Как давно она стала радоваться этой осени?.. Как давно?..
С какого его взгляда она вдруг ощутила яркость красок вокруг себя? С какого его прикосновения она стала чувствовать каждый вздох леса, ласкающий её кожу? Ничего не изменилось вокруг, совсем ничего, - она сама изменилась. Словно прозрачность его пристальных глаз наполнила легкие, словно его жгучие безумные губы оставили метки на её теле. И эти метки горели, и просачивались под кожу. И меняли её изнутри.
Где была та грань, перейдя которую, она не захотела возвращаться обратно?
Само время обрело новый смысл рядом с ним... Минуты растягивались в бесконечность, но бесконечность – это лишь мгновение для тех, кто за временем не следит. Она никогда не следила за ним. А в этот раз время было против неё. С каждой секундой – обратный отсчет его вдохов и выдохов, с каждым днем – всё меньше оттенков и больше бледности на его лице. Может быть, она пропала в тот момент, когда забыла, что напоила его своими травами?.. Ей казалось, это было так давно... И совсем не с нею... И с другим заблудшим странником... Его поцелуи были такими пьянящими, они заставляли её забывать обо всем. Но его кровь, отравленная ею, помнила всё очень, слишком хорошо...
Это был день, когда она, исходив все свои потайные тропы, не смогла собрать больше ни одного зеленого побега мелиссы...
...Она нашла его лежащим на земле возле его любимого ручья. Его густые волосы, разметавшиеся по осенней желтизне, казались темными струями крови, стекающими в траву. На побелевшем лице яркими пятнами выделялись чернота под веками и полуоткрытые губы. Она никогда не видела ничего прекраснее этого зрелища... И никогда еще её тело не скручивала такая болезненная судорога холодного страха.
Собранные коренья с тихим звуком упали ей под ноги. Очнувшись от оцепенения, она кинулась к нему. Одно быстрое и по-кошачьи грациозное движение, и вот она уже на траве рядом с ним, осторожно приподнимает его голову и кладет к себе на колени. Она гладит его лицо и волосы, пробегает пальцами по гибкой шее, ненадолго останавливаясь на едва трепещущей артерии. Мимолетными поцелуями касается лба, век и губ, пытается растормошить, - осторожно, бережно... А его губы горькие, очень горькие от струящегося по венам яда. Она чувствует его отравленную кровь, ставшую бесцветной от её зелья. И ей безумно, невыносимо страшно. Так, что слегка подрагивают кончики пальцев, сжимающих его тонкую ладонь. Так страшно, как бывает только от внезапного осознания в себе непреодолимой уязвимости... Она прижимает к щеке его руки, чтобы унять свою дрожь и отогнать прочь первые признаки того, что время кончается...
Она не помнила, сколько просидела рядом с ним. Но солнце, сначала освещавшее верхушки деревьев, давно соскользнуло с веток и утонуло в воде у её ног. Её нервы больше не звенели, успокоенные его ровным дыханием и порозовевшим ртом. Всё так же, гладя его волосы, она цепко уловила момент, когда его пушистые ресницы затрепетали, а её сердце сжалось. Но не облегченно, а невыносимо болезненно, - всё от той же непонятной для неё слабости. Когда он открыл глаза, она отвела взгляд. Слишком много было в ней смятения, слишком мало теперь невозмутимости, - он не должен был этого видеть. Но он видел. Она поняла это по тому, какими нежными вдруг стали пальцы в её ладони, какой жаркой стала его кожа... Она слушала, как в звенящей тишине гулко бьется её сердце, падая с каждым ударом в пустоту, и спрашивала себя – а будет ли её сердце продолжать биться так же сильно, когда жизнь покинет это красивое гибкое тело, что сжимало её сейчас в объятиях?..
И первый, смертельно-ядовитый шип вины коснулся души. Имела ли она право вмешиваться в его осень, для того чтобы наполнить красками свою?..
Той же ночью она, оставив теплое убежище его рук, ушла в сопровождении полной луны искать другую траву. Далеко и глубоко в лес, туда, куда не решался забраться даже лунный свет. Дальше, еще дальше, по звериным следам, повинуясь только собственной интуиции и слышимому лишь ей шепоту. Она не сомневалась, что найдет то, что ей было нужно. Она мерила дыханьем ночь и отчаянно надеялась только на одно - что не будет слишком поздно. Она боялась, - до леденящего ужаса в жилах, - что опоздала, и теперь его не спасет никакое противоядие... Прошло много, так много времени... Слишком хорошо ей было известно, что означает эта горечь на его губах и этот его обморок... Он был на полпути к своей вечной зиме, и теперь лишь одно могло его спасти. Но успеет ли она, хватит ли у неё сил?.. В единственном она не сомневалась – её решимости хватит на десятерых, и она пронзала следами безмолвное пространство. А перед глазами всё еще стояло видение его красивого безжизненного лица...
Полсотни шагов до вершины холма дались ей тяжелее всего. Она словно раздвигала перед собой невидимую преграду и чем ближе была цель, тем тяжелее было до неё добираться. Шипы дикого лесного чертополоха хлестали её по лицу, но она даже не замечала этого. Вот уже виден просвет между деревьями, а там... там на залитом лунным светом пространстве растет невзрачное растение с серыми листьями и неевесомым названием ангелика, - оно поможет её безмолвному страннику вновь обрести себя. А ей еще предстоит сразиться со временем, вырывая свою жертву из предрешенности и выгрызая с корнями из его тела свой же собственный яд.
Последний шаг из лесной чащи, и ступни становятся на ровную поверхность. Взгляд скользит из-под ног по окресностям, всматриваясь в окружающую картину.
А потом ночь пронзает её громкий, обреченный крик...
Вопль зверя, раненного насмерть... Темнота разбилась на осколки от этого крика, взвившегося в ночь до своей крайней ноты и скатившегося в обессиленный стон.Не-е-ет!..
Она делает движение, заставляя себя идти вперед, - еще не до конца веря глазам, - по поляне, выжженой дотла безжалостным лесным пожаром. Обгорелая чернота зияет мертвым пятном в призрачном свете, выжигая такую же черноту в её душе. Ничего, ничего не осталось!..Она падает на колени, лихорадочно взъерошивая пальцами безжизненную сухую траву, но лишь пепел остается в руках, с податливой мягкостью отрываясь от корней. Нееет!.. Она медленно оседает на землю и закрывает лицо руками... Не в силах смотреть на свое поражение, не в силах совладать с расползающимся по телу знакомым страхом. Он не останется жить... теперь нет... Надежды корчатся и умирают... так больно... Она видит его безжизненное тело, раскинувшееся на черной мертвой поляне. Злая, злая насмешка сознания... И еще что-то, на грани секундного безумия, что-то, способное лишить последнего покоя... Контрасты... Бледность кожи на темном пепле... Белым по черному. Её слезы не смогут оживить ничего на этой картине... Черная поляна, как рана среди окружающих деревьев... Контрасты...
И вдруг она замерла... А в следующую секунду взвилась всем телом, как натянутая струна, отпущенная на волю. Медленно, очень медленно открыла глаза. Она чувствовала, как вместе с руками, сжимающимися в кулаки, поднимается к горлу животное бешенство. Она поняла, что секундной тенью пронеслось в её мыслях совсем недавно. Догадка... нехорошее, опасное подозрение... Она оглянулась вокруг и подозрение переросло в уверенность. Деревья. Они не были тронуты пожаром. Этот огонь не был случайным. Сгорела только поляна. Поляна с ангеликой, дающей жизнь...
За-че-ем?!!.. Её звериный вой спугнул ночных птиц. Зачем вы это сделали?!.. Как посмели?!.. Ответом ей было молчание, но постепенно из глубины леса пополз тихий свистящий шепот, на грани слуха, на грани её реальности: ...много... много.. их... слишком... слишком... много... их... в последнее... последнее... время... нельзя... против...
Она, ужаснувшись, сжала виски пальцами, заглушая звенящее шипение в голове. Этого не может быть!.. Прозрение было невыносимо – лесные духи лишили её единственного, что сейчас имело значение – надежды на спасение загубленной ею жизни. Она ослушалась их прежде, и теперь они лишали её своего покровительства. Понимание этого разрывало душу в клочья, но она должна была собрать остатки воли.
Позвольте мне излечить его!... - отчаянно взлетели руки к небу. Я клянусь, он будет последним!.. Она вложила всю себя в эту мольбу, но в ответ услышала лишь слабое ...нельзя... слишком много... против... против... - монотонное, безразличное, карающее.
Бездушные твари!.. простонала она бессильно и через мгновение почувствовала, как поднимается ветер. Взявшийся ниоткуда мощный поток воздуха закрутил её и бросил на колени, а потом безжалостно распластал ничком на земле. Он рвал её волосы и забивал пеплом глаза, не давая сделать ни вздоха, леденя кровь в венах. А потом так же внезапно прекратился, оставив её вцепившейся в землю ногтями, отчаянно пытающуюся набрать воздух в грудь. Когда осела зола и ушло удушье, она открыла глаза и увидела прямо перед собой, на горстке пепла, одинокий и слабый листочек ангелики, изорванный и мертвый. Как последняя намешка. Протянув руку, она взяла его и почувствовала, как он рассыпался у неё в пальцах. И в этот момент что-то горячее и горькое соскользнуло из-под век и, проложив себе влажную дорожку по щеке, упало в горелую траву...
Она ничего больше не могла сделать. Ей оставалось только молча наблюдать за действием своего зелья, и за тем, как время неумолимо убыстряет свой ход, забирая с собой секунды, минуты, часы... Когда-то она держала время в руках, а теперь оно просачивалось сквозь пальцы, неумолимо растворяясь в его глазах. Они стали такими глубокими... Иногда ей казалось, что он смотрит на неё с пониманием, и тогда ей хотелось выть, как там, на поляне – громко и тоскливо. Всматриваясь с болезненным вниманием в его лицо, она не могла не замечать тонких признаков развивающейся болезни. Его губы теряли цвет, а почти прозрачная кожа обнажала усталую черноту вокруг глаз, ставших по контрасту еще более яркими. Его дыхание стало изменять ему и всё чаще срывалось в глухой отрывистый кашель, который не могла облегчить даже она своими травами...
Через несколько дней она снова нашла его без сознания, - он не успел дойти даже до леса, упав в листву на тропе, ведущей от хижины, - и на этот раз не приходил в себя до самого рассвета. Она встречала этот рассвет за двоих, проведя ночь без сна, - неподвижно, со взглядом, застывшем на кусочке неба, видимого в окне, согревая в своих ладонях его пальцы. В эту ночь её душа перестала быть дикой и вольной. Она сама, без принуждения, отдала её во власть странных глаз, устало застывших на ней с первыми лучами солнца. И, пока еще не понимая этого, она вступила с ним на одну дорогу, теряющуюся за горизонтом...
Вода... непокорная, подвижная... текущая по своим законам и подчиняющаяся только себе... смотри на неё, и тебе покажется, что нет стихии сильнее.. но стоит воздуху измениться, - превратиться из ленивого тепла в звенящий холод, - и вода умирает... сильная, быстрая... она застывает безразличным покоем льда и навсегда теряет свою волю...
Однажды утром она увидела, что ручей, который всегда завораживал его, - покрылся коркой льда...
А потом пришел день, когда её странник больше не смог подняться...
Он лежал, неподвижно и беззвучно, и лишь его взгляд часто и подолгу останавливался на её лице и проникал в омут её глаз. И еще глубже, - по крови, прямо в начинавшее ныть сердце. Она не понимала его взгляд, - тяжелый, осязаемый, - и она не хотела его понимать. Она предпочитала думать, что это его осуждение, - камнем ложится ей на плечи и придавливает душу, ставшую с недавних пор такой слабой. Но разве осуждение может вдруг обдавать такой неконтролируемой лаской, как его глаза, и быть не обжигающе-горячим, но щемяще-теплым?..
Она давно приготовила ему его последний отвар, тот, который уведет его в вечность без сновидений. И по всем соображениям она уже давно должна была освободить его... Но она никак не могла заставить себя сделать это, не могла избавиться от ощущения, что в момент, когда он сделает последний глоток, её жизнь рассыпется, как тот листок ангелики у неё в пальцах. И медлила... медлила...
Она часами сидела возле его постели и перебирала его густые темные кудри. Она пыталась монотонностью заглушить в себе чувство вины, - такое непривычное для себя чувство, поселившееся где-то глубоко внутри, обжигающее душу и лишающее её обычного хладнокровия.
Он мог бы жить дальше... он мог бы быть как-то... он мог бы стать для кого-то... чем-то... чьим-то продолжением... не моим началом... не своим завершением... не моим... не моим...
Она действительно хотела думать, что это только чувство вины заставляет её забывать обо всем и считать вечности, перебирая его волосы. Утопая в собственной нежности. Умирая от невозможности что-то исправить. Убивая себя за своё вмешательство.
А снаружи угасала осень. Угасала так же как он – быстро и безвозвратно. За несколько дней листья вдруг потеряли все свои краски, превратившись из оранжевых в грязно-коричневые. Деревья потемнели и словно бы застыли, готовясь к грядущим холодам. Всё так же, выходя по утрам на порог, можно было подставлять лицо солнечным лучам, но теперь они были не ободряюще-яркими, а печальными, - прощающимися.
Он уходил вместе с её осенью... Так же, как многие другие до него, но при этом убийственно, невыносимо по-другому. По его выразительным прежде глазам, открывающимся с каждым днем всё реже, она видела, что он удаляется по той же дороге, что и покидающее её тепло. И она прокляла эту дорогу, как и все другие, по которым он мог от неё уйти. Она согревала дыханием его пальцы, чувствуя, как силы покидают его, и в странном оцепенении изучала новые ощущения, появляющиеся внутри, - тоска, сожаление и боль. Обжигающая, ломающая боль. На грани крика, на грани невозможности вымолвить ни звука...
Он вздрогнул и дернул головой, пересыпав ей в руку шелк волос. Едва слышимый стон, сменившийся глухим кашлем, заставил её до крови закусить губу. .... Моя золотая лилия, выросшая не в моем саду... зачем я сорвала тебя и принесла в дом?.. я хотела насладиться твоей красотой, вобрать её в себя, наполниться ею, но она подчинила меня себе... я взяла слишком много, и вот ты увядаешь... сорванная лилия, полная умирающей красоты,наполнившей меня... я умираю вслед...
Она бродила по окресностям до тех пор, пока могла различить тропу. В последние дни солнце стало садиться значительно раньше. Но сегодня и без того короткий закат затерялся в свинцово-серых тяжелых тучах, пришедших с севера и несущих с собой непогоду. Она чувствовала кожей надвигающуюся бурю. В воздухе не осталось ни капли тепла и она зябко обхватывала плечи ладонями в надежде согреться. Ей было очень холодно... Хотя холодно ей теперь было всегда, с тех пор, как его руки перестали греть её.
Когда сумерки накрыли лес рваным лиловым одеялом, она поспешила вернуться в дом.
Тихо и темно. И одна повторяющаяся мысль серой тенью застывает в уголках напряженных глаз – только бы не опоздать...
Она отогнала привычное опасение и потянулась за свечой.
- Не надо... Не зажигай свет.
Голос глухой и низкий. Секундное удивленное замирание и затем – сердце, сорвавшееся с ритма. Она сразу поняла, кому принадлежит голос. Ни разу не слыша его, она узнала его тут же. Такой же необычный, как и он сам... Но короткое удивление от того, что он прервал безмолвие, не посмело долго владеть её разумом. И снова пришла боль. На этот раз много больше боли – разливающейся по телу, горячей, тоскливой, бьющей волнами в виски. То, что он заговорил, могло означать только одно - он почувствовал свою Зиму, и она сжалась в комочек от предчувствия беды.
- Подойди ко мне, - попросил он негромко, но её напряженные нервы заныли как от выстрела, и зажмурившись, она осознала, что дрожит.
Осторожным движением, как будто боясь потревожить хрупкий воздух, она сняла накидку и медленно, - очень медленно, в неосознанной попытке оттянуть неизбежное, - направилась на звук его голоса.
Почему были только сумерки?.. Почему тусклый умирающий свет позволял ей видеть его белое лицо и ложился такими черными тенями под его прозрачные глаза?.. Почему бы не наступить кромешной тьме?.. Хотя разве стало бы ей легче...
Она присела на край постели и взяла в руки его прохладную ладонь. Пальцы... Такие изящные и тонкие... Что будет делать она, когда больше не сможет сжимать их?.. Поборов слабость, она подняла глаза. Опять этот взгляд... Пристальный, пронизывающий, тяжелый. Она вздрогнула.
- Ты заговорил... – полуутвердительно признесла вслух и сама удивилась, насколько жалко и растерянно звучат собственные слова.
Он в ответ вплелся в её пальцы и осторожно улыбнулся. А её душа зашлась в крике. Он никогда... Никогда раньше не улыбался. И она в первый раз видела его красивые губы, сложенные в улыбку. И это было так нестерпимо прекрасно, и ей стало так же нестерпимо страшно. Потому что это было слишком. Его голос и его улыбка – всё слишком, всё словно в последний раз...
- Спасибо тебе... – снова произнес он, и столько тепла было в его голосе, столько нежности, что у неё защипало в глазах. Она ведь не ослышалась?.. Он действительно благодарил её?.. Но за что?! За то, что она отравила его своим зельем? Или за то, что заманила в лесную глушь, где он останется навсегда? Возможно, он просто безумен?.. А если нет, то тогда за что?..
- За что?.. – эхом пронесся по дому её потрясенный шепот.
- Ты... – Он вдруг закашлялся и болезненно напрягся, а её тело прошил давно уже знакомый приступ вины. – Ты – самое лучшее, что случалось со мной.
Так просто. Простые слова, рвущие на кусочки её когда-то сильное сердце. Если бы она не перестала давным-давно поить его своими травами, она бы подумала, что он говорит под их действием. Но она давно, так давно... Тогда почему?.. Возможно, он так до сих пор и не догадался...
- Это ведь я отравила тебя, ты знаешь?.. Из-за меня ты сейчас... чувствуешь себя так, - собственные слова прозвучали приговором для самой себя. Она с некоторым вызовом ждала его реакции, но единственное, к чему она не была готова, это к его тихому:
- Я знаю...
Знает?..
- Тогда я не понимаю твоей благодарности.
Он устало прикрыл глаза и осторожно вздохнул, стараясь не сорваться в новый приступ кашля.
- Я понял всё сразу... тогда... Слишком странный... вкус... но я не хотел... я посмотрел на тебя... и... знаешь, я ни разу не пожалел о том первом глотке...
Зачем... зачем он говорит всё это... такое странное чувство... как будто она падает в звенящую пустоту... внутри пусто... и наконец-то наступает темнота... ноющая бездна – от одного его слова до другого:
- Моя колдунья... Моя... Спасибо тебе...
Она со стоном уткнулась в его ладонь. Это было невыносимо... Он прощался с ней, а она ничего не могла сделать. Она ничем не могла помешать ему, как, впрочем, и помочь... уже давно... теперь же она не была уверена в том, что ей самой может что-либо помочь. Её странник делал неторопливые шаги по дороге, которая вела прочь от неё, а она с обреченным спокойствием понимала, что ей не хочется оставаться здесь без него, - в этом доме, в этом лесу, в надвигающейся зиме. Будет слишком пусто.
- Прости меня... – Опоздавшей ненужностью. Черезчур много вины. И даже если его глаза простят, она сама не сможет простить себя. Эта осень забралась слишком глубоко под кожу, теперь поздно просить её о пощаде.
Он сделал слабую попытку притянуть её к себе, она сделала слабую попытку не заметить этого... Но когда он сказал:
- Иди ко мне... – тихо-тихо, на грани слышимости, но с нежностью, кричащей из каждого звука, она сдалась...
Зарывшись губами в его трепетную шею, а пальцами – в темные кудри, она возвращала ему его нежность, пусть даже и с терпким привкусом горечи и соли...
А он шептал, прижимая её к себе, с каждой фразой всё больше срываясь в лихорадочный несвязный бред.
- Ночь пришла... ты слышишь её осторожные шаги?.. чем она ближе, тем холоднее вокруг... она пришла за мной и зовет в долгую дорогу... самую долгую... она обнимает меня темнотой... забирает из твоих объятий... отнимает твои губы... такие теплые... уже больше не мои... бесполезно сопротивляться... не плач, моя... колдунья... я был счастлив... этой осенью... в твоих объятьях... как же холодно... согрей меня... не отдавай меня ей... я хочу остаться здесь... с тобой... но эта ночь не терпит... возражений... нужно... идти...
Долго... В момент, когда её душа была больше не в силах выносить его задыхающиеся слова, когда предел её боли был превышен, - спасительная темнота накрыла её воспаленное сознание и она провалилась в больной полусон, лишенный покоя и не приносящий отдыха...
Она почувствовала его уход посреди своего бессознания. Она заставила себя вынырнуть на поверхность и в последний раз окунуться в его удивительный взгляд, долго и пристально рассматривающий её лицо. А потом его прозрачные глаза закрылись, чтобы никогда больше не открыться, и тогда ей стало всё равно, - был ли его прощальный взгляд реальностью или это была всего лишь спасительная иллюзия...
Тусклый и серый свет... Неужели это утро?.. Впрочем, неважно...
Нужно подняться... Почему тело будто набито камнями?.. Нужно развести огонь и принести воды... Кинуть в кипящую воду травы, облегчающие кашель... Зачем?.. И чей кашель... Она забыла... Но это неважно... Это просто нужно сделать, потому что так она делала всегда... Всегда?.. Неважно...
Она поднялась и на ослабевших ногах направилась к выходу. Придерживаясь рукой о стену, с глазами, застывшими в пространстве, шаг за шагом она добралась до двери. Непослушной рукой толкнула её и застыла на пороге, ослепленная открывшейся перед глазами картиной. Вокруг, насколько хватало взгляда, лежал ослепительно-белый, искрящийся и обжигающе-холодный снег. Первый снег, за одну ночь сковавший лес. В дверь ворвался ледяной вихрь и, запутавшись в её одежде, перемешал длинные волосы со снегом. Тропинка перед домом утопала в снегу и тот же ветер с воем гнал снежную ленту по верху. Она теперь не сможет принести воды... Все замело... И колючая белая пыль слепит глаза... Она не сможет облегчить кашель... Она... Хотя... Зачем?.. Ведь он же ушел... Да, как же она могла забыть?.. Ведь он же ушел этой ночью... И теперь не нужно никакой воды... и никаких трав больше не нужно... Он. Ушел. Ночью.
Она сделала шаг. Покачнулась от вновь налетевшего ветра. Он ушел навсегда... Успел ли до снега?.. Впрочем, неважно... Ему ли теперь бояться холода...
Еще шаг. Так странно...Зима как будто оживляет её чувства... И она вспоминает его глаза... Такие чистые... и красивые, как этот первый снег...
Следующий шаг провалился в рыхлый настил, но она удержала равновесие. И дорога как будто знакома... Белая... Холодная... Равнодушная... Дорога в зиму... его дорога... почему она идет по его дороге?.. в его ли зиму?.. встретит ли... и всё это так правильно...
Кажется, это был корень?.. То, обо что она споткнулась... Неважно... этот снег так приятен для кожи... он мягкий под щекой, и можно представить, что лежишь на подушке... а где-то рядом его губы... дотянись – и тебе станет жарко... но только... да, он ведь ушел ночью... и никогда больше... впрочем... да, да... уже всё равно...
Всё равно... Только ветер... Одеялом...
И его глаза...
Всё...
А вокруг ничего не изменилось. Просто наступила зима. И от осени не осталось и следа. Она ушла со снегом – тихо, своевременно, правильно... Время рассыпалось на кусочки и стерло все приметы... А когда закончилась буря, лес застыл белым безмолвием. И только иногда, прислушавшись, в заиндевевшем воздухе можно было уловить обрывки странных голосов, - бессвязного шепота, переплетающегося с заунывной песней-реквиемом... "элиэй..."
Ничего не изменилось. Просто показалось, что зима наступила навечно...
Лес застыл и притворился мертвым... но лишь то того момента, когда события, повторившись, затянутся в кольцо...
Когда-нибудь эту хижину обязательно найдут...
Но лучше бы её никто и никогда не нашел. Чтобы не тревожить вновь ожившими воспоминаниями странные лесные тени. Чтобы не ворошить листву, укрывавшую когда-то толстым покрывалом дорожку к ныне разрушенному порогу.
Пусть беспросветная тоска и боль останется для Той, что её переживает. Той, которой не нужны были слова... а только он, - Тот, который всегда молчал...
Пусть эти покосившиеся стены не узнают ничьего присутствия после Него, а тропа перед домом останется нетронутой ничьими следами после Неё...
Деревьям – воспоминания, её любви – лишь песня...
...Он исчезал водой сквозь сомкнутые пальцы
Он жизнь терял... Его теряла я...
Он рядом был... А в день, когда не смог остаться, -
Весь мир накрыла вечная зима...
(с) Infernal Trinity
Варнинг: грустно...
СТРАННАЯ СКАЗКА
читать дальшеIt's been a long cold winter without you
I've been crying on the inside over you
You just slipped through my fingers as life turned away
It's been a long cold winter since that day...
/Anathema, "Natural Disaster"/
Были звон-слова...
Была сон-трава –
Зелье чёртово...
/Альянс/
Когда-нибудь эту хижину обязательно найдут...
Когда события повторятся точь-в-точь, и петля времени затянется в тугое кольцо. Это место приоткроет завесу тайны и покажет ту же повторяющуюся картинку, навсегда запечатленную в веках...
Какой-нибудь усталый путник, напрасно понадеявшийся на себя и забредший слишком глубоко в сгущающийся лес. Потерявший тропу, он будет долго и тревожно брести по опавшим листьям и мертвым веткам, продираясь сквозь колючие кусты и собственное, - еще не сломленное, - упрямство. Долго... мучительно долго...
Спустя какое-то время его надежда на скорое возвращение медленно и неспешно начнет умирать в подсознании, подавленном окружающим пейзажем. Почему солнца не видно так давно?.. И разве деревья могут быть такими?..
Появится смутное беспокойство, что тропа, по которой он идет, должна быть намного, намного короче... Тонкие ниточки отчаяния начнут оплетать его усталостью. На листья с гулким звуком упадут капли. Что это?.. Дождь? Или признание собственного поражения?.. Так долго... Безошибочно угадываемая в воздухе приближающаяся ночь будет обнимать его цепкими лапами ледяного осеннего дождя... Под дождем не бывает слез... И время станет тягучим и влажным, обступая сознание со всех сторон, подобно сплетающимся стволам, что встречаются всё чаще...
И когда станет почти безразлично, увидит ли он когда-нибудь свет, - на исходе сил он вдруг обнаружит перед собой полуразвалившийся дом, почти одни стены, наполовину вросшие в землю или же, наоборот – выросшие из земли... И это должно показаться диким, но не тому, кому уже всё равно. Лишь бы дождь больше не капал на пульсирующие ссадины, лишь бы какая-то преграда от этого странного безмолвного леса...
А когда усталому путнику, вслушивающемуся в темноте в тихое беззвучие, вдруг покажется, что это не ветер зашумел среди листвы, - это сами деревья стали что-то негромко нашептывать, тогда он поймет, что рано подумал об укрытии...
В его сознание начнут просачиваться негромкие голоса, рассказывающие об ушедших временах. О тенях, живущих в непроходимой чаще. О колдовстве и странных тихих созданиях, его творящих... И этот тревожный шепот, смешиваясь с монотонным бормотанием дождя, будет странно волновать, пробираясь под кожу глубже и глубже, добираясь до самого сердца...
А ближе к полуночи, когда каждый нерв бессонного путника уже будет звенеть от непонятного напряжения, его обострившийся слух вдруг уловит шум ветра и принесенный ветром голос. Восхитительный по красоте и печальный до боли женский голос, доносящийся прямо с небес. "...элиэй, как сильно я любила..." Тихо-тихо... Свивающаяся мелодия из дождевых капель и проникающей в душу безысходной тоски. "...элиэй, любовь свою убила..." Так красиво, что забудется всё, кроме этого голоса... "...элиэй, и смерть его на плечи..." Так невыразимо печально... "...элиэй, мои легла навечно..." И сердце зайдется в предпоследнем вскрике, и прозрачные двойники осеннего дождя проложат себе тонкие дорожки на щеках путника... Вслушиваясь в эхо ускользающих фраз, он вдруг почувствует, как одиноко и больно этому далекому голосу, растворенному среди лесных теней. Он вдруг ясно поймет, что это чья-то заблудшая душа оглашает свое страдание в срывающемся плаче. Нечто ушедшее, но незримо пронизывающее каждую частичку, - дикая, сильная, изорванная в клочья душа, с невыносимо прекрасным голосом, полным невыплаканных слез... И в эту долгую дождливую ночь путник познает все оттенки её боли – ведь до самого рассвета она будет петь своему невольному слушателю о своей странной, горькой и навеки обреченной любви...
Ступни изранены об узлы корней... Ссадины кровоточат... Тело – одно сплошное истощение...
Она почувствовала его задолго до его появления. Задолго до того, как он, шатаясь, в кровь сдирая себе кожу об острые ветки, продрался, наконец, сквозь подлесок и вышел на едва заметную тропу к её дому. Остановился и немного постоял, словно с трудом веря, что бесконечные деревья больше не сдавливают его со всех сторон, не преграждают путь, а как будто даже расступаются перед ним... Измучен, очень измучен... Блуждает уже давно и совсем упал духом...
Она чувствовала, как он, с едва заметным облегчением, сразу затерявшимся, впрочем, среди безумной усталости, побрел по слегка утоптанным листьям в видневшийся неподалеку просвет между стволами.
Выходить ему навстречу было рано. Время вопросов еще не пришло. Сейчас её еще наполняла животная настороженность, хотя и смешанная уже с изрядной долей любопытства. Скрытая от чьего-либо взора, она стояла и внимательно следила за его приближением. Шаг за шагом. Ближе. Ближе...
Он вышел из-под тени деревьев, и солнце, - словно в виноватой попытке ободрить, - окатило его всеми своими лучами, многократно отраженными и усиленными желтой осенней листвой. От неожиданного яркого света он напрягся и вскинул к лицу тонкую руку, зажмурившись как нервная рысь, и в этот момент она с удовлетворением подумала, что не зря приносила жертвы лесным духам... На этот раз даже лучше, чем обычно.
По мере того, как звуки неуверенных осторожных шагов приближались, она с наслаждением вбирала в себя, смакуя, его страх и настороженность. Медленно... Она оживала.
Когда же до порога ему оставалось лишь одно последнее движение, она распахнула дверь, появляясь перед ним.
На его изможденном лице не отразилось и следа удивления. Он просто остановился и задержал на ней безучастный взгляд. В помутневших глазах виднелась лишь бездумная покорность событиям. Что бы я ни увидел, мне всё равно. Его усталость тяжелым камнем сдавливала все ощущения, принося желанное оцепенение сознанию. Тяжело дыша, он молча и неестественно долго смотрел на появившееся перед ним создание, но сказать, осознавал ли он свое видение или смотрел по-инерции, - просто чтобы смотреть, - было нельзя.
А потом последние силы оставили его и он упал, так и не сделав последний шаг до спасительного порога.
Желтые листья всё так же горели на солце, но стало вдруг очень тихо. Слишком тихо для того, чтобы это было случайностью. Она вскинула напряженный взгляд и медленно обвела им окресности, вглядываясь в каждую тень и не пропуская ни одного мимолетного движения. Она рассматривала что-то, невидимое взору, с легкостью, говорящей об обычности. Лесные духи опять недовольны. Она слышит их ропот и осуждение. В чем дело, с леденящим спокойствием спрашивает она, уже зная ответ. Их слишком много за последнее время...,слышится шепот отовсюду и ниоткуда. Их нарастающий гнев тонкой паутиной обволакивает её кожу, грозя стать стальным коконом, сковывающим волю... слишком много...
И тогда она засмеялась. Легко, беззаботно, звонко... Но не было в её смехе ни капли веселья, и беззаботность её была подобна хищнику, сомкнувшему свои когти на жертве. Вы сделали свое дело, а теперь убирайтесь прочь! – резко перестав смеяться, бросила она, и тишина, еще более гулкая, чем до этого, со звоном упала ей под ноги.
Солнце давно угасло. Дрожащее пламя свечи бросало на лицо блики, причудливо вырисовывающие скулы и изящную линию бровей. Лаская, они чуть задерживались на гладкой щеке, осторожно целовали полуоткрытые губы, а потом вдруг испуганными тенями ложились под ресницы... Она сидела напротив на высоком резном стуле и неотрывно смотрела на игру светотени. Белое и черное. Плавное и резкое. Контрасты, сплошные контрасты... Она терпеливо ждала, когда он придет в себя и откроет глаза. Тогда время настанет, и она позвволит ему задать один-единственный вопрос... Сколько раз она сидела вот так же, со взглядом, застывшем на чертах очередного несчастного? Она давно сбилась со счету. Этот слегка выделялся на фоне предыдущих, но он был абсолютно, исключительно таким же как все те – жертвой, попавшейся в её объятия, - ласковые, нежные, не отпустившие еще никого.
Она предвкушала свои пальцы, обрисовывающие его лицо, и свои губы, пробующие на вкус тепло его тела. Она будет самым ярким его впечатлением. И самым последним. Он скрасит ей эту осень, станет для неё живительным свежим побегом, давшим ей силы, чтобы пережить зиму, проросшим сквозь всю эту окружающую желтизну изысканно-серым... Серый... Какой насыщенный и кристально-прозрачный цвет... Откуда... Она моргнула. Что?..
Как давно он смотрит на неё?.. Её брови слегка изогнулись в немом удивлении – как она могла пропустить момент, когда он очнулся? И почему он смотрит молча и ни о чем не спрашивает? А его взгляд был тяжелым, как сопревшая листва и пронизывающим, как ветер в последние дни ноября... Вопреки ожиданиям, он молчал, и даже в глазах его не светилось ни одного вопроса. Он просто смотрел – изучающе и спокойно.
Внутри царапнулся коготок недовольства – она не любила, когда что-то шло не так, как она задумала. Но одновременно пришло любопытство – возможно, эта осень будет непохожа на остальные...
Она услышала тихий вздох и последовавший за ним сухой кашель. Слишком долго без воды, сероглазый... Тогда она поднялась и, подойдя к нему, медленно протянула чашку с травяным отваром, от которого шел тонкий аромат мелиссы и еще чего-то пряно-сладкого. Он слегка приподнялся на локте, настороженно принюхался к незнакомому запаху, и, прикрыв ресницы, дотронулся губами до края чашки. В следующий момент его взгляд острым ножом полоснул её по лицу, вцепившись мертвой хваткой и заставив её сердце пропустить пару ударов. Могу ли я доверять тебе?.. изучали его глаза. Она улыбнулась, - осторожно и нежно, и кивнула на чашку. Он, помедлив и словно на что-то решившись, снова опустил ресницы и сделал маленький глоток. Еще... да... еще один глоток... вот так... теперь всё будет так, как нужно...Ветер даст тебе крылья, земля – силу, солнце – тепло,чтобы согреть меня, а сам ты будешь водой в моих пальцах...
У неё еще было время, чтобы рассмотреть его получше, пока не подействует отвар. Тем более что, похоже, он был совсем не против её взгляда. Хотя... Скорее ему было просто все равно. Утолив жажду, он снова откинулся на подушки. Его темные волосы мягкими волнами сыпались по белому полотну. Контрасты... Впрочем, высокие скулы ничем не уступали в белизне. Он лежал с закрытыми глазами, безучастный, но она почти видела разливающуюся по его венам горячую смесь из трав. Она усмехнулась про себя. Что ж, если ему хочется поиграть в безмолвие, то она не станет мешать. Мне всё равно, будешь ты молчать или кричать, главное, чтобы твои губы оказались на вкус так же хороши, как и на вид...
Вздрогнула свеча, напоминая о движущемся времени. Она снова задумалась? Похоже на то... Тихое ровное дыхание, доносившееся до её слуха, ничем не могло её обмануть. Она тонко улыбнулась. Сопротивляется... Было еще рано, но ей вдруг очень захотелось попробовать на ощупь эту странную белую кожу. Была ли она так гладка, как казалась?
Неслышно подойдя к нему, она наклонилась к его лицу и осторожно провела рукой по бледной щеке. Замечательно... Он с шумом втянул в себя воздух и метнул в неё еще один острый взгляд. Ничего, моя нервная рысь... скоро твои глаза наполнятся лаской и мольбой...
Мгновение померяясь с ней взглядом в упор, он сдался и, устало вздохнув, опустил веки.
Уголки её губ понимающе дрогнули. Она потянулась поправить сбившуюся подушку под его гловой, когда почувствовала, как сильные пальцы обвили её запястья цепкими кольцами и притянули к себе. Это было так неожиданно и горячо, что она вздрогнула и вскинула на него глаза. Он смотрел тяжело и неотрывно, уверенно удерживая её взгляд, так, что стало понятно – его податливость секунду назад была ничем иным, как уловкой. Она медленно улыбнулась, позволив ему заглянуть в омут своих зрачков и утонуть в них, сама в это время с удовольствием погружаясь в прозрачную сталь. Там, в глубине его глаз, шла борьба, все оттенки которой были ей хорошо известны. Но его осторожность и упрямство уже отступали под натиском её зелья. А потом она впилась в его губы и от его сопротивления не осталось и следа...
Пусть вечность застынет в этом моменте... Пусть деревья запутают в своих ветвях эту ночь... Эту темноту, прерываемую лишь дрожащим пламенем свечи и горящими глазами... И все последующие дни... Звезды, бледнеющие от утренних лучей и его красоты... Солнечный свет, нехотя покидающий сплетение тел и сгорающий за горизонтом... Пусть застынет это всё... Настолько красивое. Такое сильное. Такое непередаваемо хрупкое...
Рассветы... закаты...
Время превратилось в ворох листьев на тропинке перед домом...
С каждым днём листьев становилось всё больше, и только это говорило ей о том, что время движется.
Ночи, лишенные темноты и сна, - сколько их было?..
Дневной свет, пролетавший незамеченным мимо затерявшейся среди деревьев хижины, - как часто с тех пор?..
Что ей было до вечности, с того момента, когда она отведала его ласки?.. Что на самом деле могло иметь значение, пока он дрожал в её руках...
Она не могла насытиться. Он не мог утолить жажду.
Она хотела успеть взять от него всё, что он мог ей дать, он отдавал ей это и каждый раз оставался полон. Устало, совсем по-кошачьи, жмуря свои удивительные глаза, он часто казался почти отстраненным, но как же хорошо она знала теперь, что это лишь видимость. И это было особым удовольствием – смотреть, как его черты преображает страсть, побеждая, делая его и без того выразительное лицо особенно притягательным...
Время окрашивалось попеременно в лунное серебро и закатные брызги и ползло по стенам, едва ли замеченное кем-то из них.
Она засыпала на спутанной россыпи темных волос, а просыпалась, запутавшись в сети его поцелуев.
Время было теплым на ощупь и неумолимо текучим...
Он научил её ловить в ладони первые лучи солнца на рассвете, - самые горячие! - а она показала ему дорогу к дикому ручью, затерянному в зарослях колючей ежевики. Он долго и неотрывно смотрел, как холодная чистая вода перекатывается по камням, а она в это время смотрела на листья в его волосах и думала об огне...
Ей нравилось ощущение гладкой кожи под пальцами и нравилось чувствовать его пальцы на своей коже. А сколько часов она провела, вырисовывая, - выцеловывая, - узоры на его спине и плечах?..
В какой момент счет дням и ночам был окончательно потерян?..
Она была сильной, и в этот раз хотела задержать осень чуть-чуть подольше.
Однако у осени были свои планы.
Проснуться, потревоженной криком ночной совы. Луна, наполовину скрытая облаками... Снова пристальный взгляд, наполовину спрятанный в длинных ресницах... О чем ты думаешь, глядя на меня вот так?.. Ты молчишь, всё время молчишь... Но почему меня не покидает ощущение, что ты говоришь со мной не переставая?.. Это в твоем лице? В изгибе бровей? Или это всё только твои глаза? Ты улыбаешься?.. нет... Я никогда не видела твоих губ, сложенных в улыбку.. Это опять только в глазах... Так странно.
И эта его бессонница... Он почти не спал, и она уже почти привыкла просыпаться и встречать его взгляд. Не помогала даже лесная мята... Он словно бы просто не считал нужным тратить время на сон и только в минуты крайней усталости забывался коротким тяжелым забытьем. Сиреневые сумерки его век... Тени, смешавшиеся с бледной кожей...
И еще пожалуй...
Да... Лилии. Золотые лилии с трепещущими изогнутыми лепестками...
Почему-то всё чаще в последнее время, глядя на него, её преследовало это видение. Бледное золото, тепло отражающее солнечный свет. Узкие глянцевые темно-зеленые листья. Во всем - изящная завершенность плавных линий...
Это было странно, потому что в нем не было ничего, что напоминало бы цвет золота и нежность цветка. Сплошь черное и белое, разбавленное чуть-розовым и прозрачно-серым. Четкое, цельное, сильное. Но воображение с упорным постоянством рисовало ей лилию небывалого оттенка. Как вызов. Как новое появившееся ощущение нереальности его присутствия здесь, рядом с ней. Изысканный цветок, по чьей-то злой усмешке распустившийся среди лесного чертополоха и дикой земляники... Красивый, нездешний, такой же чужеродный для этих мест, как и её травы для его крови.
Она давно не поила его своим зельем, он уже выпил всё, что было нужно, до последней капли. Он все так же не спрашивал ни о чем, и больше не задавал вопросов глазами... Он поддавался её обману, а она зарывалась в его волосы и вдыхала в себя вкус его кожи, пропитанный её травами – сладковатый, пряный запах, так подходящий её золотому видению... Лилия, наполненная ароматом столь же тонким, сколь и отравленным.
Как часто они теперь бродили по лесу, взявшись за руки, сминая шагами опавшую листву на нехоженных тропах, в совершенном молчании. Как будто так было всегда... Но намного чаще он уходил один, и потом она отыскивала его сидящим возле того самого ручья, - задумчивого, неотрывно следящего за перекатами чистой холодной воды. Как часто он, заметив её, тонко вздрагивал ресницами и принимал в свои зовущие объятия. Ей было так тепло, как будто её обнимало небо... Но намного чаще она, не замеченная им, стояла среди густой листвы и завороженно наблюдала за его неподвижностью, складывая из минут звенящие вечности...
Он оставался безмолвным с момента появления возле хижины, но ей не нужны были слова. Она знала его мысли, слышала его взгляды и поробовала на вкус оттенки его настроений, – всегда такие разные, - и она понимала его без звуков. Он тоже понимал её, - она читала это по его спокойному лицу и легким взлетам бровей в ответ на её присутствие. Странная и дикая гармония между Тем, Который Молчал и Той, Которая Не Нуждалась в Словах... Легкая дрожь пробивающегося сквозь листву воздуха... Легкая дрожь, разливающаяся по коже там, где он касался её своими тонкими пальцами. Тягучее янтарное тепло, струящееся по венам к сердцу... Как давно она стала радоваться этой осени?.. Как давно?..
С какого его взгляда она вдруг ощутила яркость красок вокруг себя? С какого его прикосновения она стала чувствовать каждый вздох леса, ласкающий её кожу? Ничего не изменилось вокруг, совсем ничего, - она сама изменилась. Словно прозрачность его пристальных глаз наполнила легкие, словно его жгучие безумные губы оставили метки на её теле. И эти метки горели, и просачивались под кожу. И меняли её изнутри.
Где была та грань, перейдя которую, она не захотела возвращаться обратно?
Само время обрело новый смысл рядом с ним... Минуты растягивались в бесконечность, но бесконечность – это лишь мгновение для тех, кто за временем не следит. Она никогда не следила за ним. А в этот раз время было против неё. С каждой секундой – обратный отсчет его вдохов и выдохов, с каждым днем – всё меньше оттенков и больше бледности на его лице. Может быть, она пропала в тот момент, когда забыла, что напоила его своими травами?.. Ей казалось, это было так давно... И совсем не с нею... И с другим заблудшим странником... Его поцелуи были такими пьянящими, они заставляли её забывать обо всем. Но его кровь, отравленная ею, помнила всё очень, слишком хорошо...
Это был день, когда она, исходив все свои потайные тропы, не смогла собрать больше ни одного зеленого побега мелиссы...
...Она нашла его лежащим на земле возле его любимого ручья. Его густые волосы, разметавшиеся по осенней желтизне, казались темными струями крови, стекающими в траву. На побелевшем лице яркими пятнами выделялись чернота под веками и полуоткрытые губы. Она никогда не видела ничего прекраснее этого зрелища... И никогда еще её тело не скручивала такая болезненная судорога холодного страха.
Собранные коренья с тихим звуком упали ей под ноги. Очнувшись от оцепенения, она кинулась к нему. Одно быстрое и по-кошачьи грациозное движение, и вот она уже на траве рядом с ним, осторожно приподнимает его голову и кладет к себе на колени. Она гладит его лицо и волосы, пробегает пальцами по гибкой шее, ненадолго останавливаясь на едва трепещущей артерии. Мимолетными поцелуями касается лба, век и губ, пытается растормошить, - осторожно, бережно... А его губы горькие, очень горькие от струящегося по венам яда. Она чувствует его отравленную кровь, ставшую бесцветной от её зелья. И ей безумно, невыносимо страшно. Так, что слегка подрагивают кончики пальцев, сжимающих его тонкую ладонь. Так страшно, как бывает только от внезапного осознания в себе непреодолимой уязвимости... Она прижимает к щеке его руки, чтобы унять свою дрожь и отогнать прочь первые признаки того, что время кончается...
Она не помнила, сколько просидела рядом с ним. Но солнце, сначала освещавшее верхушки деревьев, давно соскользнуло с веток и утонуло в воде у её ног. Её нервы больше не звенели, успокоенные его ровным дыханием и порозовевшим ртом. Всё так же, гладя его волосы, она цепко уловила момент, когда его пушистые ресницы затрепетали, а её сердце сжалось. Но не облегченно, а невыносимо болезненно, - всё от той же непонятной для неё слабости. Когда он открыл глаза, она отвела взгляд. Слишком много было в ней смятения, слишком мало теперь невозмутимости, - он не должен был этого видеть. Но он видел. Она поняла это по тому, какими нежными вдруг стали пальцы в её ладони, какой жаркой стала его кожа... Она слушала, как в звенящей тишине гулко бьется её сердце, падая с каждым ударом в пустоту, и спрашивала себя – а будет ли её сердце продолжать биться так же сильно, когда жизнь покинет это красивое гибкое тело, что сжимало её сейчас в объятиях?..
И первый, смертельно-ядовитый шип вины коснулся души. Имела ли она право вмешиваться в его осень, для того чтобы наполнить красками свою?..
Той же ночью она, оставив теплое убежище его рук, ушла в сопровождении полной луны искать другую траву. Далеко и глубоко в лес, туда, куда не решался забраться даже лунный свет. Дальше, еще дальше, по звериным следам, повинуясь только собственной интуиции и слышимому лишь ей шепоту. Она не сомневалась, что найдет то, что ей было нужно. Она мерила дыханьем ночь и отчаянно надеялась только на одно - что не будет слишком поздно. Она боялась, - до леденящего ужаса в жилах, - что опоздала, и теперь его не спасет никакое противоядие... Прошло много, так много времени... Слишком хорошо ей было известно, что означает эта горечь на его губах и этот его обморок... Он был на полпути к своей вечной зиме, и теперь лишь одно могло его спасти. Но успеет ли она, хватит ли у неё сил?.. В единственном она не сомневалась – её решимости хватит на десятерых, и она пронзала следами безмолвное пространство. А перед глазами всё еще стояло видение его красивого безжизненного лица...
Полсотни шагов до вершины холма дались ей тяжелее всего. Она словно раздвигала перед собой невидимую преграду и чем ближе была цель, тем тяжелее было до неё добираться. Шипы дикого лесного чертополоха хлестали её по лицу, но она даже не замечала этого. Вот уже виден просвет между деревьями, а там... там на залитом лунным светом пространстве растет невзрачное растение с серыми листьями и неевесомым названием ангелика, - оно поможет её безмолвному страннику вновь обрести себя. А ей еще предстоит сразиться со временем, вырывая свою жертву из предрешенности и выгрызая с корнями из его тела свой же собственный яд.
Последний шаг из лесной чащи, и ступни становятся на ровную поверхность. Взгляд скользит из-под ног по окресностям, всматриваясь в окружающую картину.
А потом ночь пронзает её громкий, обреченный крик...
Вопль зверя, раненного насмерть... Темнота разбилась на осколки от этого крика, взвившегося в ночь до своей крайней ноты и скатившегося в обессиленный стон.Не-е-ет!..
Она делает движение, заставляя себя идти вперед, - еще не до конца веря глазам, - по поляне, выжженой дотла безжалостным лесным пожаром. Обгорелая чернота зияет мертвым пятном в призрачном свете, выжигая такую же черноту в её душе. Ничего, ничего не осталось!..Она падает на колени, лихорадочно взъерошивая пальцами безжизненную сухую траву, но лишь пепел остается в руках, с податливой мягкостью отрываясь от корней. Нееет!.. Она медленно оседает на землю и закрывает лицо руками... Не в силах смотреть на свое поражение, не в силах совладать с расползающимся по телу знакомым страхом. Он не останется жить... теперь нет... Надежды корчатся и умирают... так больно... Она видит его безжизненное тело, раскинувшееся на черной мертвой поляне. Злая, злая насмешка сознания... И еще что-то, на грани секундного безумия, что-то, способное лишить последнего покоя... Контрасты... Бледность кожи на темном пепле... Белым по черному. Её слезы не смогут оживить ничего на этой картине... Черная поляна, как рана среди окружающих деревьев... Контрасты...
И вдруг она замерла... А в следующую секунду взвилась всем телом, как натянутая струна, отпущенная на волю. Медленно, очень медленно открыла глаза. Она чувствовала, как вместе с руками, сжимающимися в кулаки, поднимается к горлу животное бешенство. Она поняла, что секундной тенью пронеслось в её мыслях совсем недавно. Догадка... нехорошее, опасное подозрение... Она оглянулась вокруг и подозрение переросло в уверенность. Деревья. Они не были тронуты пожаром. Этот огонь не был случайным. Сгорела только поляна. Поляна с ангеликой, дающей жизнь...
За-че-ем?!!.. Её звериный вой спугнул ночных птиц. Зачем вы это сделали?!.. Как посмели?!.. Ответом ей было молчание, но постепенно из глубины леса пополз тихий свистящий шепот, на грани слуха, на грани её реальности: ...много... много.. их... слишком... слишком... много... их... в последнее... последнее... время... нельзя... против...
Она, ужаснувшись, сжала виски пальцами, заглушая звенящее шипение в голове. Этого не может быть!.. Прозрение было невыносимо – лесные духи лишили её единственного, что сейчас имело значение – надежды на спасение загубленной ею жизни. Она ослушалась их прежде, и теперь они лишали её своего покровительства. Понимание этого разрывало душу в клочья, но она должна была собрать остатки воли.
Позвольте мне излечить его!... - отчаянно взлетели руки к небу. Я клянусь, он будет последним!.. Она вложила всю себя в эту мольбу, но в ответ услышала лишь слабое ...нельзя... слишком много... против... против... - монотонное, безразличное, карающее.
Бездушные твари!.. простонала она бессильно и через мгновение почувствовала, как поднимается ветер. Взявшийся ниоткуда мощный поток воздуха закрутил её и бросил на колени, а потом безжалостно распластал ничком на земле. Он рвал её волосы и забивал пеплом глаза, не давая сделать ни вздоха, леденя кровь в венах. А потом так же внезапно прекратился, оставив её вцепившейся в землю ногтями, отчаянно пытающуюся набрать воздух в грудь. Когда осела зола и ушло удушье, она открыла глаза и увидела прямо перед собой, на горстке пепла, одинокий и слабый листочек ангелики, изорванный и мертвый. Как последняя намешка. Протянув руку, она взяла его и почувствовала, как он рассыпался у неё в пальцах. И в этот момент что-то горячее и горькое соскользнуло из-под век и, проложив себе влажную дорожку по щеке, упало в горелую траву...
Она ничего больше не могла сделать. Ей оставалось только молча наблюдать за действием своего зелья, и за тем, как время неумолимо убыстряет свой ход, забирая с собой секунды, минуты, часы... Когда-то она держала время в руках, а теперь оно просачивалось сквозь пальцы, неумолимо растворяясь в его глазах. Они стали такими глубокими... Иногда ей казалось, что он смотрит на неё с пониманием, и тогда ей хотелось выть, как там, на поляне – громко и тоскливо. Всматриваясь с болезненным вниманием в его лицо, она не могла не замечать тонких признаков развивающейся болезни. Его губы теряли цвет, а почти прозрачная кожа обнажала усталую черноту вокруг глаз, ставших по контрасту еще более яркими. Его дыхание стало изменять ему и всё чаще срывалось в глухой отрывистый кашель, который не могла облегчить даже она своими травами...
Через несколько дней она снова нашла его без сознания, - он не успел дойти даже до леса, упав в листву на тропе, ведущей от хижины, - и на этот раз не приходил в себя до самого рассвета. Она встречала этот рассвет за двоих, проведя ночь без сна, - неподвижно, со взглядом, застывшем на кусочке неба, видимого в окне, согревая в своих ладонях его пальцы. В эту ночь её душа перестала быть дикой и вольной. Она сама, без принуждения, отдала её во власть странных глаз, устало застывших на ней с первыми лучами солнца. И, пока еще не понимая этого, она вступила с ним на одну дорогу, теряющуюся за горизонтом...
Вода... непокорная, подвижная... текущая по своим законам и подчиняющаяся только себе... смотри на неё, и тебе покажется, что нет стихии сильнее.. но стоит воздуху измениться, - превратиться из ленивого тепла в звенящий холод, - и вода умирает... сильная, быстрая... она застывает безразличным покоем льда и навсегда теряет свою волю...
Однажды утром она увидела, что ручей, который всегда завораживал его, - покрылся коркой льда...
А потом пришел день, когда её странник больше не смог подняться...
Он лежал, неподвижно и беззвучно, и лишь его взгляд часто и подолгу останавливался на её лице и проникал в омут её глаз. И еще глубже, - по крови, прямо в начинавшее ныть сердце. Она не понимала его взгляд, - тяжелый, осязаемый, - и она не хотела его понимать. Она предпочитала думать, что это его осуждение, - камнем ложится ей на плечи и придавливает душу, ставшую с недавних пор такой слабой. Но разве осуждение может вдруг обдавать такой неконтролируемой лаской, как его глаза, и быть не обжигающе-горячим, но щемяще-теплым?..
Она давно приготовила ему его последний отвар, тот, который уведет его в вечность без сновидений. И по всем соображениям она уже давно должна была освободить его... Но она никак не могла заставить себя сделать это, не могла избавиться от ощущения, что в момент, когда он сделает последний глоток, её жизнь рассыпется, как тот листок ангелики у неё в пальцах. И медлила... медлила...
Она часами сидела возле его постели и перебирала его густые темные кудри. Она пыталась монотонностью заглушить в себе чувство вины, - такое непривычное для себя чувство, поселившееся где-то глубоко внутри, обжигающее душу и лишающее её обычного хладнокровия.
Он мог бы жить дальше... он мог бы быть как-то... он мог бы стать для кого-то... чем-то... чьим-то продолжением... не моим началом... не своим завершением... не моим... не моим...
Она действительно хотела думать, что это только чувство вины заставляет её забывать обо всем и считать вечности, перебирая его волосы. Утопая в собственной нежности. Умирая от невозможности что-то исправить. Убивая себя за своё вмешательство.
А снаружи угасала осень. Угасала так же как он – быстро и безвозвратно. За несколько дней листья вдруг потеряли все свои краски, превратившись из оранжевых в грязно-коричневые. Деревья потемнели и словно бы застыли, готовясь к грядущим холодам. Всё так же, выходя по утрам на порог, можно было подставлять лицо солнечным лучам, но теперь они были не ободряюще-яркими, а печальными, - прощающимися.
Он уходил вместе с её осенью... Так же, как многие другие до него, но при этом убийственно, невыносимо по-другому. По его выразительным прежде глазам, открывающимся с каждым днем всё реже, она видела, что он удаляется по той же дороге, что и покидающее её тепло. И она прокляла эту дорогу, как и все другие, по которым он мог от неё уйти. Она согревала дыханием его пальцы, чувствуя, как силы покидают его, и в странном оцепенении изучала новые ощущения, появляющиеся внутри, - тоска, сожаление и боль. Обжигающая, ломающая боль. На грани крика, на грани невозможности вымолвить ни звука...
Он вздрогнул и дернул головой, пересыпав ей в руку шелк волос. Едва слышимый стон, сменившийся глухим кашлем, заставил её до крови закусить губу. .... Моя золотая лилия, выросшая не в моем саду... зачем я сорвала тебя и принесла в дом?.. я хотела насладиться твоей красотой, вобрать её в себя, наполниться ею, но она подчинила меня себе... я взяла слишком много, и вот ты увядаешь... сорванная лилия, полная умирающей красоты,наполнившей меня... я умираю вслед...
Она бродила по окресностям до тех пор, пока могла различить тропу. В последние дни солнце стало садиться значительно раньше. Но сегодня и без того короткий закат затерялся в свинцово-серых тяжелых тучах, пришедших с севера и несущих с собой непогоду. Она чувствовала кожей надвигающуюся бурю. В воздухе не осталось ни капли тепла и она зябко обхватывала плечи ладонями в надежде согреться. Ей было очень холодно... Хотя холодно ей теперь было всегда, с тех пор, как его руки перестали греть её.
Когда сумерки накрыли лес рваным лиловым одеялом, она поспешила вернуться в дом.
Тихо и темно. И одна повторяющаяся мысль серой тенью застывает в уголках напряженных глаз – только бы не опоздать...
Она отогнала привычное опасение и потянулась за свечой.
- Не надо... Не зажигай свет.
Голос глухой и низкий. Секундное удивленное замирание и затем – сердце, сорвавшееся с ритма. Она сразу поняла, кому принадлежит голос. Ни разу не слыша его, она узнала его тут же. Такой же необычный, как и он сам... Но короткое удивление от того, что он прервал безмолвие, не посмело долго владеть её разумом. И снова пришла боль. На этот раз много больше боли – разливающейся по телу, горячей, тоскливой, бьющей волнами в виски. То, что он заговорил, могло означать только одно - он почувствовал свою Зиму, и она сжалась в комочек от предчувствия беды.
- Подойди ко мне, - попросил он негромко, но её напряженные нервы заныли как от выстрела, и зажмурившись, она осознала, что дрожит.
Осторожным движением, как будто боясь потревожить хрупкий воздух, она сняла накидку и медленно, - очень медленно, в неосознанной попытке оттянуть неизбежное, - направилась на звук его голоса.
Почему были только сумерки?.. Почему тусклый умирающий свет позволял ей видеть его белое лицо и ложился такими черными тенями под его прозрачные глаза?.. Почему бы не наступить кромешной тьме?.. Хотя разве стало бы ей легче...
Она присела на край постели и взяла в руки его прохладную ладонь. Пальцы... Такие изящные и тонкие... Что будет делать она, когда больше не сможет сжимать их?.. Поборов слабость, она подняла глаза. Опять этот взгляд... Пристальный, пронизывающий, тяжелый. Она вздрогнула.
- Ты заговорил... – полуутвердительно признесла вслух и сама удивилась, насколько жалко и растерянно звучат собственные слова.
Он в ответ вплелся в её пальцы и осторожно улыбнулся. А её душа зашлась в крике. Он никогда... Никогда раньше не улыбался. И она в первый раз видела его красивые губы, сложенные в улыбку. И это было так нестерпимо прекрасно, и ей стало так же нестерпимо страшно. Потому что это было слишком. Его голос и его улыбка – всё слишком, всё словно в последний раз...
- Спасибо тебе... – снова произнес он, и столько тепла было в его голосе, столько нежности, что у неё защипало в глазах. Она ведь не ослышалась?.. Он действительно благодарил её?.. Но за что?! За то, что она отравила его своим зельем? Или за то, что заманила в лесную глушь, где он останется навсегда? Возможно, он просто безумен?.. А если нет, то тогда за что?..
- За что?.. – эхом пронесся по дому её потрясенный шепот.
- Ты... – Он вдруг закашлялся и болезненно напрягся, а её тело прошил давно уже знакомый приступ вины. – Ты – самое лучшее, что случалось со мной.
Так просто. Простые слова, рвущие на кусочки её когда-то сильное сердце. Если бы она не перестала давным-давно поить его своими травами, она бы подумала, что он говорит под их действием. Но она давно, так давно... Тогда почему?.. Возможно, он так до сих пор и не догадался...
- Это ведь я отравила тебя, ты знаешь?.. Из-за меня ты сейчас... чувствуешь себя так, - собственные слова прозвучали приговором для самой себя. Она с некоторым вызовом ждала его реакции, но единственное, к чему она не была готова, это к его тихому:
- Я знаю...
Знает?..
- Тогда я не понимаю твоей благодарности.
Он устало прикрыл глаза и осторожно вздохнул, стараясь не сорваться в новый приступ кашля.
- Я понял всё сразу... тогда... Слишком странный... вкус... но я не хотел... я посмотрел на тебя... и... знаешь, я ни разу не пожалел о том первом глотке...
Зачем... зачем он говорит всё это... такое странное чувство... как будто она падает в звенящую пустоту... внутри пусто... и наконец-то наступает темнота... ноющая бездна – от одного его слова до другого:
- Моя колдунья... Моя... Спасибо тебе...
Она со стоном уткнулась в его ладонь. Это было невыносимо... Он прощался с ней, а она ничего не могла сделать. Она ничем не могла помешать ему, как, впрочем, и помочь... уже давно... теперь же она не была уверена в том, что ей самой может что-либо помочь. Её странник делал неторопливые шаги по дороге, которая вела прочь от неё, а она с обреченным спокойствием понимала, что ей не хочется оставаться здесь без него, - в этом доме, в этом лесу, в надвигающейся зиме. Будет слишком пусто.
- Прости меня... – Опоздавшей ненужностью. Черезчур много вины. И даже если его глаза простят, она сама не сможет простить себя. Эта осень забралась слишком глубоко под кожу, теперь поздно просить её о пощаде.
Он сделал слабую попытку притянуть её к себе, она сделала слабую попытку не заметить этого... Но когда он сказал:
- Иди ко мне... – тихо-тихо, на грани слышимости, но с нежностью, кричащей из каждого звука, она сдалась...
Зарывшись губами в его трепетную шею, а пальцами – в темные кудри, она возвращала ему его нежность, пусть даже и с терпким привкусом горечи и соли...
А он шептал, прижимая её к себе, с каждой фразой всё больше срываясь в лихорадочный несвязный бред.
- Ночь пришла... ты слышишь её осторожные шаги?.. чем она ближе, тем холоднее вокруг... она пришла за мной и зовет в долгую дорогу... самую долгую... она обнимает меня темнотой... забирает из твоих объятий... отнимает твои губы... такие теплые... уже больше не мои... бесполезно сопротивляться... не плач, моя... колдунья... я был счастлив... этой осенью... в твоих объятьях... как же холодно... согрей меня... не отдавай меня ей... я хочу остаться здесь... с тобой... но эта ночь не терпит... возражений... нужно... идти...
Долго... В момент, когда её душа была больше не в силах выносить его задыхающиеся слова, когда предел её боли был превышен, - спасительная темнота накрыла её воспаленное сознание и она провалилась в больной полусон, лишенный покоя и не приносящий отдыха...
Она почувствовала его уход посреди своего бессознания. Она заставила себя вынырнуть на поверхность и в последний раз окунуться в его удивительный взгляд, долго и пристально рассматривающий её лицо. А потом его прозрачные глаза закрылись, чтобы никогда больше не открыться, и тогда ей стало всё равно, - был ли его прощальный взгляд реальностью или это была всего лишь спасительная иллюзия...
Тусклый и серый свет... Неужели это утро?.. Впрочем, неважно...
Нужно подняться... Почему тело будто набито камнями?.. Нужно развести огонь и принести воды... Кинуть в кипящую воду травы, облегчающие кашель... Зачем?.. И чей кашель... Она забыла... Но это неважно... Это просто нужно сделать, потому что так она делала всегда... Всегда?.. Неважно...
Она поднялась и на ослабевших ногах направилась к выходу. Придерживаясь рукой о стену, с глазами, застывшими в пространстве, шаг за шагом она добралась до двери. Непослушной рукой толкнула её и застыла на пороге, ослепленная открывшейся перед глазами картиной. Вокруг, насколько хватало взгляда, лежал ослепительно-белый, искрящийся и обжигающе-холодный снег. Первый снег, за одну ночь сковавший лес. В дверь ворвался ледяной вихрь и, запутавшись в её одежде, перемешал длинные волосы со снегом. Тропинка перед домом утопала в снегу и тот же ветер с воем гнал снежную ленту по верху. Она теперь не сможет принести воды... Все замело... И колючая белая пыль слепит глаза... Она не сможет облегчить кашель... Она... Хотя... Зачем?.. Ведь он же ушел... Да, как же она могла забыть?.. Ведь он же ушел этой ночью... И теперь не нужно никакой воды... и никаких трав больше не нужно... Он. Ушел. Ночью.
Она сделала шаг. Покачнулась от вновь налетевшего ветра. Он ушел навсегда... Успел ли до снега?.. Впрочем, неважно... Ему ли теперь бояться холода...
Еще шаг. Так странно...Зима как будто оживляет её чувства... И она вспоминает его глаза... Такие чистые... и красивые, как этот первый снег...
Следующий шаг провалился в рыхлый настил, но она удержала равновесие. И дорога как будто знакома... Белая... Холодная... Равнодушная... Дорога в зиму... его дорога... почему она идет по его дороге?.. в его ли зиму?.. встретит ли... и всё это так правильно...
Кажется, это был корень?.. То, обо что она споткнулась... Неважно... этот снег так приятен для кожи... он мягкий под щекой, и можно представить, что лежишь на подушке... а где-то рядом его губы... дотянись – и тебе станет жарко... но только... да, он ведь ушел ночью... и никогда больше... впрочем... да, да... уже всё равно...
Всё равно... Только ветер... Одеялом...
И его глаза...
Всё...
А вокруг ничего не изменилось. Просто наступила зима. И от осени не осталось и следа. Она ушла со снегом – тихо, своевременно, правильно... Время рассыпалось на кусочки и стерло все приметы... А когда закончилась буря, лес застыл белым безмолвием. И только иногда, прислушавшись, в заиндевевшем воздухе можно было уловить обрывки странных голосов, - бессвязного шепота, переплетающегося с заунывной песней-реквиемом... "элиэй..."
Ничего не изменилось. Просто показалось, что зима наступила навечно...
Лес застыл и притворился мертвым... но лишь то того момента, когда события, повторившись, затянутся в кольцо...
Когда-нибудь эту хижину обязательно найдут...
Но лучше бы её никто и никогда не нашел. Чтобы не тревожить вновь ожившими воспоминаниями странные лесные тени. Чтобы не ворошить листву, укрывавшую когда-то толстым покрывалом дорожку к ныне разрушенному порогу.
Пусть беспросветная тоска и боль останется для Той, что её переживает. Той, которой не нужны были слова... а только он, - Тот, который всегда молчал...
Пусть эти покосившиеся стены не узнают ничьего присутствия после Него, а тропа перед домом останется нетронутой ничьими следами после Неё...
Деревьям – воспоминания, её любви – лишь песня...
...Он исчезал водой сквозь сомкнутые пальцы
Он жизнь терял... Его теряла я...
Он рядом был... А в день, когда не смог остаться, -
Весь мир накрыла вечная зима...
(с) Infernal Trinity
-
-
08.09.2012 в 17:05